20-летие Института и фактически двадцатилетие моей работы в нем — о, это очень много. Много, если осмотреться и вспомнить, с чего мы начинали. Много, если посмотреть на окружающих тебя товарищей и …. Мало, если посмотреть на самого себя. Хочется погрузиться в воспоминания и как обычно проговорить: «В то время мы и мечтать не могли…».
Во второй половине 60-х годов центральная пресса писала о нас: «… В Институте катализа есть корпус, который так и называется – корпус математического моделирования. Работает в корпусе в основном молодежь — химики и математики, и почти каждый химик одновременно и математик, а математик — химик. В коридорах корпуса не пахнет химикалиями, а в комнатах нет ни одного прибора, ни одной пробирки. Однако здесь ведут химические изыскания, ставят сложнейшие эксперименты. Это похоже на то, как шахматисты играют вслепую, без доски, или как композиторы сочиняют музыку без рояля, рисуя значки на нотной бумаге. И удивительней всего то, что эти обыкновенные люди за канцелярскими столами могут провести такой опыт, на какой не способен даже самый выдающийся химик-экспериментатор в лаборатории, оснащенной по самому последнему слову науки и техники. Могут, например, огромный промышленный реактор довести до критического состояния, взорвать его и посмотреть, что привело к взрыву».
Но это уже было тогда, когда сдали КММ (корпус математического моделирования), провели две конференции «Химреактор», кое-что еще сделали, короче, нас признавали. А в начале, была единственная машина МН-7, и работали мы с М.Г. и В.С. Бесковым год в НИФХИ
— окисляли этилен. Мне сейчас кажется, что это идеальный вариант жизненного уклада. В 1959 г. в Новосибирске был только Ильдус Емельянов. Я и В.С. Бесков переехали в марте 1960 г. (Вот, оказывается, почему в Ростове Великом на этой дате основания Отдела так настаивал В.С. Бесков).
В это время Институт катализа находился в 2 комнатах Института гидродинамики, потом в Институте геологии и геофизики. Там, кстати, была уже М-20, названная, так, потому, что, иногда, считала без сбоя целых 20 минут. Но работали мы больше дома, в библиотеке и во время приездов М.Г. в гостинице. Он переехал где-то в 1962 г.
В это время Отдел помещался уже в «пятом доме» — последнем на Морском проспекте на нечетной стороне, там же щелкала своими реле МН-7. Хорошо, что быстродействие аналоговой машины стремится к бесконечности, иначе многие сейчас начали бы умножать и складывать количество операций в сек, и было бы много споров об увеличении производительности.
Вторая машина, тоже аналоговая-МН-14, занимала уже 2-модульную комнату и «поселилась в здании Института раньше, чем было сдано само здание, поэтому пришлось нанимать для ее охраны специальных стражей. Вместе с машиной появились и инженеры: Цыганов, Шмаков, Просвирнин. На этой машине проходила практику и Оля Малиновская. Нина Гражданникова начала работать с нами еще в «пятом доме», и за 20 лет ей выпала доля осваивать все наши новые машины.
На МН-14, этой по теперешним временам очень скоромной машине, были решены довольно сложные задачи: моделирование процессов дегидрирования бутана, термического гидрокрекинга, полимеризации этилена. Она же показала, что сложность задач возрастает столь быстро, что моральное старение машин наступает быстрее физического. Вскоре в Отделе появилась и «Минск-2» — машина страшной скорости и силы, существенно увеличившей наши возможности. Цифровая техника с юношеской энергией заняла все позиции в области вычислений, а потом взялась и за эксперимент.
Именно на этих машинах были утверждены основные принципы моделирования. Это было время острых дискуссий и горячих споров, слабые и тусклые отголоски которых до сих пор звучат на нынешних семинарах и Ученых советах.
Об атмосфере в Отделе в то время можно судить со слов Севы Тимошенко, написанных к 5-летию лаборатории кинетики, как «математическое моделирование искало свою основу, свой первый иерархический уровень…
В питательной среде матмоделирования лаборатория быстро окрепла. И, наконец, в сентябре 1971 г., как птица феникс из пепла, лаборатория кинетики каталитических реакций возродилась вновь. Теперь она была не одинока в дружной семье отдела моделирования. Как всякий новорожденный, кинетика была мала, слаба, беззащитна, но во всю силу своего слабенького голоса пищала о новых грандиозных задачах, вплетая его в басовитый хор моделирования. Три лозунга, три знамени были подняты пять лет назад: « Нестационарность! Обратная задача! Автоматизация!»
Они привлекли новые силы и старых зубров-экспериментаторов, создавших новые оригинальные методы исследования механизма реакций, и молодых талантов, не зараженных ядом стационарности. Они увлекли за собой головастых математиков, видящих мир сквозь знак производной по времени и готовых отказаться, если нужно, от вериг математической статистики. Они сплотили нас с хитроумными инженерами, для которых нет преград, кроме отдела снабжения. Они повели нас к автоколебаниям, к возбужденным состояниям адсорбированных частиц, через байесовский подход ввергли нас в минимакс и сплайны, связали по хроматографической линии с дедушкой Днепром, и теперь выбрасывают по трубе хронотрона в направлении ГВС.
Прочно держащиеся на древках промышленных процессов, эти знамена уже завели нас в неподвижные, движущиеся и кипящие слои промышленных реакторов, где мы, безусловно, заблудились бы и погибли без путеводной нити дружественных технологических лабораторий отдела. Эти знамена не обветшали и сейчас.
Кофе мы начали пить с Ольгой Малиновской еще в главном корпусе, потом к нам пришел В.С. Бесков. Кофепитие у нас было целым ритуалом: кофе мы пили только московский и только с улицы Кирова, нередко был зеленый, который приходилось жарить, иногда при этом его сжигали. Но кофе был дешев, а мы были молоды, именно поэтому, как взаимоотношения, так и отношение к работе были не формальными. В этом большая заслуга М.Г., который, несмотря на свои полста, был сам удивительно молод и зажигал своей энергией, оптимизмом, желанием творить.
Пили ли мы еще что-нибудь? Да, пили: сначала за главный корпус, потом за КММ, за переход, да и просто так тоже. Почти каждую субботу собирались у кого-нибудь дома, очень много танцевали. А на банкеты в то время ходил весь Институт во главе с академиком.
Отдел креп и рос. В 1973 г. численность Отдела составляла 80 человек, машин было уже 4.
Пришло много новых людей – неразлучные В.В. Кузин с Чувилиным, Степкин, Степанчиков, была даже своя «королева» (В.С. Шеплев был «король»).
Будучи еще и начальником, я не чувствовал больших неудобств при М.Г., разве что пользователи дрались за воскресное и особенно за ночное время. Доходило до того, что некоторые отдельные товарищи, пользуясь своей мужской силой, выносили с машины женщин на руках вместе со стулом. Но самым нестандартным и экзотическим пользователем был, конечно, А.С. Шмелев. Он даже позже всех перешел на «фортран», потому что ему надо было все пощупать собственными руками, непрерывно вмешиваясь в личную жизнь машины, полностью ее оккупируя. К моменту расцвета научной деятельности А.С. страна уже не нуждалась в битуминозных остатках, и он переключился на более простые задачи – биосинтез, космос, среднее машиностроение, реакторы, кадавры. Все эти проблемы были решены одним приемом – метод Р.Кутта плюс некоторое расширение теоремы Пифагора, не замеченное Евклидом.
В проблеме биосинтеза А.С. сразу нашел решающее звено — амебы дохнут. Он что-то там подвинтил, и жалобы прекратились. То ли амеб уже нет, то ли накормил их таки пятью хлебами, усилив результат И. Христа.
Вот он сидит в самом заднем ряду, вытянув ноги и изображая невнимательное внимание, т.е. как будто его нет и в то же время он здесь, все слышит, знает и готов в любой момент задать ниспровергающий вопрос. Вопрос он задает так: столбом вытягивает ручку и долго машет над собой ладошкой-флюгером. Это заявительный жест: «Хочу спросить!». А вопросы у него действительно убийственные. «Я хотел бы задать Вам два вопроса, которые на самом деле один вопрос», или — «Я сейчас скажу такое понятие, которое наведет порядок в том, что я скажу».
Его девиз – просто о сложном: «Как в 6-ом классе». Лучшая аудитория для него – министры, академики, ведущие администраторы. «Что такое реактор? Это длинная кишка, в которую дуют». «Посмотрите на эту кривую. Это же просто парабола мордой вверх». Министры (не?) знают, что такое парабола, но смущенно помалкивают…
Когда он смотрит на уравнения в частных производных с неизвестными параметрами, что-то чувственное, пожалуй, даже глубоко порочное мелькает в его глазах. Недавно он минимизировал одну очень хорошую систему. Еще раньше он описал 30-ю параметрами слона, причем 10 из них пришлось на хобот. Ни одному из своих параметров он никогда не верит.
Он весь соткан из противоречий. Критерии минимизирует до нуля, но знает, что абсолютный ноль не достижим. Машина — дура, но эта, же машина усиливает его интеллект необычным образом.
Любую сложную проблему он решает с помощью известного принципа моделирования:
1) разлагаем сложную проблему на простые; 2) простыми задачами мы не занимаемся. В самых сложных случаях срабатывает другой рецепт: «Предположим, что задача решена».
Наряду с цифровыми расчетами взялись мы и за автоматизацию эксперимента — ох и тяжкое это было дело. Многими до сих пор воспринимается как очень дорогое, никому не нужное и часто вредное – поскольку отнимает машинное время – хобби. Но зато кинетику дегидрирования изопентана сделали с Баиром Бальжинимаевым за три месяца, осуществив тем самым «голубую» мечту М.Г. Приятно было поработать и с Севой Тимошенко.
Этим я и закончу, не охватив даже и части нашей 20-летней жизни. И хотя многое сложилось не так, как этого бы хотелось, я надеюсь, что через следующие 20 лет, я напишу: «В то время мы и мечтать не могли….».